Повезло мне с этим редакционным заданием. Оно поступило от главного редактора «Смены» Гали Леонтьевой удивительно вовремя. Сразу после неудавшегося путча августа 1991 года. Правда, Галя хотела, чтобы я для чистоты эксперимента прибыл на зону с этапом, как заключенный. Но начальство питерских тюрем, которое тогда, если память не изменяет, находилось в структуре ГУВД, сразу отвергло этот вариант, как абсолютно нереальный, потому что какие бы я инструктажи не прошел, зэки меня обязательно бы раскололи. Поэтому мне в ГУВД предложили другой вариант — я захожу на зону как журналист, но получаю, почти полную свободу действий. Мне дают ключ от одного из кабинетов в зоновском клубе, где я могу спать. А могу и не спать, а ходить по отрядам, общаться с осужденными. Что я и делал. Вы спросите, при чем здесь путч? А при том, что после него в стране на всех уровнях начала стремительно меняться власть. И в ГУВД тоже не знали, чего теперь при новой демократической власти можно, а чего нельзя, и где теперь проходят границы свободы слова. Ну и на всякий случай, решили не отказывать мне, представителю «демократической» газеты «Смена». Потом, когда я отбыл неделю в колонии усиленного режима в Форносово и принес текст на вычитку, меня попытались взять под контроль. Сказали: «Сейчас мы вызовем замполита колонии и вместе с ним будем редактировать текст». Вот тут пришлось проявить твердость и в этом требовании отказать. Представляю, что бы осталось от текста. Какие-то правки в итоге были внесены, но для материала совсем не критичные.
Я приравниваю эту уникальную в моей практике командировку к поездке в горячую точку. Я окунулся в гущу незабываемых людей и событий и потом даже использовал полученный опыт в своем романе «Воскрешение Лазаря». Не все из того, что узнал, было опубликовано. Кое-что так и осталось на уровне полураскрытых тайн, которые до сих пор дразнят мое любопытство.
Текст вышел в двух номерах «Смены», каждая часть размером на полосу А2. Ох и много же мы раньше писали! В данной интернет-версии для удобства читателей я раздробил материал на четыре части.
— Есть люди, богом обиженные уже от рождения. Люди с умственными и физическими отклонениями. Или, скажем, люди очень по природе своей неопрятные. У тех и у других много шансов стать в тюрьме или на зоне обиженными, как, впрочем, и в армии, и любом другом коллективе, с той лишь разницей, что везде обижают по-разному. Кроме этого, есть пассивные гомосексуалисты, они сами ищут среди заключенных партнеров, а находят себе новую и интересную жизнь, — разъяснял суть вопроса мне начальник «Крестов» Степан Васильевич Демчук.
Именно отсюда, с забитых до отказа человеческими телами «Крестов» и других еле изоляторов, а также из колоний для несовершеннолетних приходит на зоны основная масса обиженных зэков для того, чтобы образовать здесь касту неприкасаемых. Это самые последние люди на зонах. Называют их еще петухами, некоторым просто присваивают женские имена.
У обиженных своя посуда, свои столы в столовой, бывает, им не достается еды, и тогда они ходят со своими мисками, побираются столам, у кого что осталось. На них самая черная работа, как на промзоне, так и отрядах (например, мытье туалетов), за которую ни один уважающий себя зэк не возьмется.
Обиженный не имеет своего слова на зоне, не может ответить ударом на удар. Прибывая, допустим, в санчасть, он не имеет права спать на койках рядом со всеми, а только где-нибудь в коридоре, чуть ли не на полу. Если же он, не дай бог, попадет в камеру ШИЗО, то ее обитатели обязаны принять какие угодно меры, но не находиться с ним в одном помещении: либо выгнать его, либо уйти самим, либо убить обиженного, либо вынудить его к самоубийству.
Первоначальное посвящение в эту к ко не всегда заключается в каких-то сексуальных действиях. Человека, как мы уже поняли, могут обмочить или посадить на парашу.
Некоторые люди, оказавшись в «Крестах» или в любом другом СИЗО в первый раз, дают слабину и не выдерживают пресса сокамерников. Они утешают себя мыслью, что следственный изолятор — явление в его жизни временное, что о том, что случилось с ним в камере, никто никогда не узнает, и на зоне можно будет начать жизнь сначала, но жестоко в этом всегда ошибаются. Зоны, тюрьмы, больницы связаны между собой информационными нитями, и порой известие о человеке приходит на зону раньше самого человека. Даже те, кто отсидел срок, потом прожил несколько лет на воле, и снова оказался в тюрьме, не рискуют, как правило, скрывать, что когда-то уже были обиженными. Сокрытие масти на зоне считается серьезным грехом, за это и убить могут.
Автоматически подлежат опусканию осужден по статье 117 часть 4 — за изнасилование малолетних. В Форносово был один человек, несколько лет назад изнасиловавший дочь. Его гнали из всех отрядов, у него были отморожены и гнили ноги, и еду он себе добывал в основном на помойках.
Большинство заключенных считают, что, как правило, зря человека не обижают, видят даже в этом обряде свой смысл. Это метка, клеймо на плохом человеке.
В то же время все говорят и о том, что в тех же «Крестах» в этом вопросе имеет место и беспредел. Когда в камере собираются несколько подонков, у них просто зудит в одном месте, они начинают давить новичка и выискивать повод, особенно если человек этот мало искушен в зоновских заповедях и осужден в первый раз. Ему предлагают, например, партию в шашки, спросят: «На что играем, землячок?» Если землячок отвечает: «Играем на просто так», то это значит, что ставит он на кон самого себя.
Беспредельщиков этих впоследствии за совершенное ими деяние могут на зоне поставить в то же стойло. Только вряд ли несправедливо обиженному от этого станет особенно легче. Его могут понимать, ему могут сочувствовать, но назад из обиженных не существует дороги.
Был в Форносово случай. Один парень, отсидев почти полностью срок, по какому-то поводу был направлен в «Кресты», и там его опустили. До освобождения ему оставалось всего ничего, мог бы и перетерпеть, но, вернувшись на зону, парень этот повесился. На вопрос, как вообще могло случиться такое, мне ответили просто: «Он был москвич. Отец — генерал, мать тоже неплохо стояла, они постоянно писали какие-то жалобы, вот его и свезли на «Кресты». А там в, камеру, представь, однажды влетает записка. В ней от имени некоего авторитета обвиняешься ты в нескольких смертных грехах. И не надо уже разбираться, писал авторитет записку или не писал. Все сокамерники разом поставлены к выбору. Обвиняемый: быть опущенным или перебить всех сокамерников; сокамерники: опустить или быть опущенными впоследствии самим. Абсолютно безвыходная ситуация, какие, впрочем, в этой жизни случаются время от времени, и, конечно, кто-то обязан в такой ситуации проиграть.
Саша Мохов у обиженных кем-то вроде старшины. Осужден за разбой. Он четыре года отходил в мужиках. Но затем у него что-то случилось с рассудком. Он стал бегать по зоне кричать: «Я петух, но вы меня не трахнете ни за что». И, действительно, его так и не тронули, но он стал полноправным обиженным и прошел уже через миллион тумаков. Саша Мохов настроен весьма философски.
— Если б не было меня, на моем месте обязательно был бы кто-то другой. Невозможно, чтоб все за собой убирали. Кто-то должен заниматься и грязной работой. И на воле ведь так же. У большей части наших ребят просто опускаются руки через год или два, не хватает даже желания следить за собой. Таких часто шпыняют. Но вообще-то на этой зоне обиженному жить еще можно. Как старшина я слежу, чтобы нашего брата не притесняли чрезмерно, утрясаю конфликты. Ни красного, ни черного беспредела быть не должно.
Не последнее место в вопросе обиженных занимает и собственно аспект половой. По закону свидание зэку полагается раз в полгода, и хорошо, если у кого-то осталась на воле жена. Против природы особенно не попрешь. На вопрос — но почему именно гомосексуализм, существует ведь и другой способ бороться с гормонами? — мне ответили: «Каждый человек хоть немножечко, да гомосексуален, а у нас тут к тому же есть такие профессионалы! Они сами при этом всегда очень тащатся. Почему же двум людям не доставить радость друг другу?»
Тяжелее всего приходится скромным и застенчивым «домашним мальчикам», которые обладают привлекательной внешностью. Чаще всего их превращают в обиженных даже не силой, а убалтывают и стараются полюбовно договориться. Сулят покровительство, всякие съестные припасы, начинают облапывать понемногу, словом, действуют так же примерно, как с женщинами. Если подростки, прошедшие колонии для малолеток, твердо убеждены, что в таких ситуациях надо сразу брать пику и резать, то домашние мальчики совершенно теряются и не знают, как им реагировать, поддаются нередко на уговоры, предполагая в самом деле впереди райскую жизнь. А через месяца три обречены уже обслужить очень многих.
То же самое примерно происходит и в женских колониях. Многие там хоть раз, да пытались поупражняться в лесбийской любви. Популярностью пользуются женщины грубых манер и наружности. Существуют и стойкие семьи: «Он, она и котенок». «Он» работает, делает деньги и содержит семью, а она, как и положено, шьет, стирает и любит. И женские зоны знают примеры большой настоящей любви с чудесами самопожертвования, бурными сценами ревности и неистовым сексом, доводящих влюбленных до состояния комы. Словом, у женщин все это гораздо серьезнее, глубже, да и те, кто изображают на зоне мужчин, не подвержены все-таки унижению и остракизму.
Читайте в третьей части о красных и черных зонах, о воровском законе, а также советы гражданам, отправляющимся за решетку.
Повезло мне с этим редакционным заданием. Оно поступило от главного редактора «Смены» Гали Леонтьевой удивительно вовремя. Сразу после неудавшегося путча августа 1991 года. Правда, Галя хотела, чтобы я для чистоты эксперимента прибыл на зону с этапом, как заключенный. Но начальство питерских тюрем, которое тогда, если память не изменяет, находилось в структуре ГУВД, сразу отвергло этот вариант, как абсолютно нереальный, потому что какие бы я инструктажи не прошел, зэки меня обязательно бы раскололи. Поэтому мне в ГУВД предложили другой вариант — я захожу на зону как журналист, но получаю, почти полную свободу действий. Мне дают ключ от одного из кабинетов в зоновском клубе, где я могу спать. А могу и не спать, а ходить по отрядам, общаться с осужденными. Что я и делал. Вы спросите, при чем здесь путч? А при том, что после него в стране на всех уровнях начала стремительно меняться власть. И в ГУВД тоже не знали, чего теперь при новой демократической власти можно, а чего нельзя, и где теперь проходят границы свободы слова. Ну и на всякий случай, решили не отказывать мне, представителю «демократической» газеты «Смена». Потом, когда я отбыл неделю в колонии усиленного режима в Форносово и принес текст на вычитку, меня попытались взять под контроль. Сказали: «Сейчас мы вызовем замполита колонии и вместе с ним будем редактировать текст». Вот тут пришлось проявить твердость и в этом требовании отказать. Представляю, что бы осталось от текста. Какие-то правки в итоге были внесены, но для материала совсем не критичные.
Я приравниваю эту уникальную в моей практике командировку к поездке в горячую точку. Я окунулся в гущу незабываемых людей и событий и потом даже использовал полученный опыт в своем романе «Воскрешение Лазаря». Не все из того, что узнал, было опубликовано. Кое-что так и осталось на уровне полураскрытых тайн, которые до сих пор дразнят мое любопытство.
Текст вышел в двух номерах «Смены», каждая часть размером на полосу А2. Ох и много же мы раньше писали! В данной интернет-версии для удобства читателей я раздробил материал на четыре части.
Беспредельщиков этих впоследствии за совершенное ими деяние могут на зоне поставить в то же стойло. Только вряд ли несправедливо обиженному от этого станет особенно легче. Его могут понимать, ему могут сочувствовать, но назад из обиженных не существует дороги.
Был в Форносово случай. Один парень, отсидев почти полностью срок, по какому-то поводу был направлен в «Кресты», и там его опустили. До освобождения ему оставалось всего ничего, мог бы и перетерпеть, но, вернувшись на зону, парень этот повесился. На вопрос, как вообще могло случиться такое, мне ответили просто: «Он был москвич. Отец — генерал, мать тоже неплохо стояла, они постоянно писали какие-то жалобы, вот его и свезли на «Кресты». А там в, камеру, представь, однажды влетает записка. В ней от имени некоего авторитета обвиняешься ты в нескольких смертных грехах. И не надо уже разбираться, писал авторитет записку или не писал. Все сокамерники разом поставлены к выбору. Обвиняемый: быть опущенным или перебить всех сокамерников; сокамерники: опустить или быть опущенными впоследствии самим. Абсолютно безвыходная ситуация, какие, впрочем, в этой жизни случаются время от времени, и, конечно, кто-то обязан в такой ситуации проиграть.
Саша Мохов у обиженных кем-то вроде старшины. Осужден за разбой. Он четыре года отходил в мужиках. Но затем у него что-то случилось с рассудком. Он стал бегать по зоне кричать: «Я петух, но вы меня не трахнете ни за что». И, действительно, его так и не тронули, но он стал полноправным обиженным и прошел уже через миллион тумаков. Саша Мохов настроен весьма философски.
— Если б не было меня, на моем месте обязательно был бы кто-то другой. Невозможно, чтоб все за собой убирали. Кто-то должен заниматься и грязной работой. И на воле ведь так же. У большей части наших ребят просто опускаются руки через год или два, не хватает даже желания следить за собой. Таких часто шпыняют. Но вообще-то на этой зоне обиженному жить еще можно. Как старшина я слежу, чтобы нашего брата не притесняли чрезмерно, утрясаю конфликты. Ни красного, ни черного беспредела быть не должно.
Не последнее место в вопросе обиженных занимает и собственно аспект половой. По закону свидание зэку полагается раз в полгода, и хорошо, если у кого-то осталась на воле жена. Против природы особенно не попрешь. На вопрос — но почему именно гомосексуализм, существует ведь и другой способ бороться с гормонами? — мне ответили: «Каждый человек хоть немножечко, да гомосексуален, а у нас тут к тому же есть такие профессионалы! Они сами при этом всегда очень тащатся. Почему же двум людям не доставить радость друг другу?»
Тяжелее всего приходится скромным и застенчивым «домашним мальчикам», которые обладают привлекательной внешностью. Чаще всего их превращают в обиженных даже не силой, а убалтывают и стараются полюбовно договориться. Сулят покровительство, всякие съестные припасы, начинают облапывать понемногу, словом, действуют так же примерно, как с женщинами. Если подростки, прошедшие колонии для малолеток, твердо убеждены, что в таких ситуациях надо сразу брать пику и резать, то домашние мальчики совершенно теряются и не знают, как им реагировать, поддаются нередко на уговоры, предполагая в самом деле впереди райскую жизнь. А через месяца три обречены уже обслужить очень многих.
То же самое примерно происходит и в женских колониях. Многие там хоть раз, да пытались поупражняться в лесбийской любви. Популярностью пользуются женщины грубых манер и наружности. Существуют и стойкие семьи: «Он, она и котенок». «Он» работает, делает деньги и содержит семью, а она, как и положено, шьет, стирает и любит. И женские зоны знают примеры большой настоящей любви с чудесами самопожертвования, бурными сценами ревности и неистовым сексом, доводящих влюбленных до состояния комы. Словом, у женщин все это гораздо серьезнее, глубже, да и те, кто изображают на зоне мужчин, не подвержены все-таки унижению и остракизму.
Читайте в третьей части о красных и черных зонах, о воровском законе, а также советы гражданам, отправляющимся за решетку.
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
Жители Североморска подумали, что на них сбросили атомную бомбу.
Петербургские чиновники относятся к прошлому без должного уважения.
Повезло мне с этим редакционным заданием. Оно поступило от главного редактора «Смены» Гали Леонтьевой удивительно вовремя. Сразу после неудавшегося путча августа 1991 года. Правда, Галя хотела, чтобы я для чистоты эксперимента прибыл на зону с этапом, как заключенный. Но начальство питерских тюрем, которое тогда, если память не изменяет, находилось в структуре ГУВД, сразу отвергло этот вариант, как абсолютно нереальный, потому что какие бы я инструктажи не прошел, зэки меня обязательно бы раскололи. Поэтому мне в ГУВД предложили другой вариант — я захожу на зону как журналист, но получаю, почти полную свободу действий. Мне дают ключ от одного из кабинетов в зоновском клубе, где я могу спать. А могу и не спать, а ходить по отрядам, общаться с осужденными. Что я и делал. Вы спросите, при чем здесь путч? А при том, что после него в стране на всех уровнях начала стремительно меняться власть. И в ГУВД тоже не знали, чего теперь при новой демократической власти можно, а чего нельзя, и где теперь проходят границы свободы слова. Ну и на всякий случай, решили не отказывать мне, представителю «демократической» газеты «Смена». Потом, когда я отбыл неделю в колонии усиленного режима в Форносово и принес текст на вычитку, меня попытались взять под контроль. Сказали: «Сейчас мы вызовем замполита колонии и вместе с ним будем редактировать текст». Вот тут пришлось проявить твердость и в этом требовании отказать. Представляю, что бы осталось от текста. Какие-то правки в итоге были внесены, но для материала совсем не критичные.
Я приравниваю эту уникальную в моей практике командировку к поездке в горячую точку. Я окунулся в гущу незабываемых людей и событий и потом даже использовал полученный опыт в своем романе «Воскрешение Лазаря». Не все из того, что узнал, было опубликовано. Кое-что так и осталось на уровне полураскрытых тайн, которые до сих пор дразнят мое любопытство.
Текст вышел в двух номерах «Смены», каждая часть размером на полосу А2. Ох и много же мы раньше писали! В данной интернет-версии для удобства читателей я раздробил материал на четыре части.
Читайте в третьей части о красных и черных зонах, о воровском законе, а также советы гражданам, отправляющимся за решетку.
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
Жители Североморска подумали, что на них сбросили атомную бомбу.
Петербургские чиновники относятся к прошлому без должного уважения.
