— Марк Григорьевич, по вашему собственному признанию, десять лет вы раздумывали, стоит ли публиковать вашу книгу или нет. Если все, что там написано, правда, и вы убеждены в том, что необходимо ее донести до читателей, то почему понадобилось столько времени, чтобы решиться? И какая «последняя капля» заставила принять окончательное положительное решение?
— Написана правда. И конечно, рано или поздно ее нужно было высказать. Вы правы: было бы лучше, если бы это случилось раньше. Теперь почувствовал, что если не сейчас, то — когда?..
Но неужели непонятно — при жизни Георгия Александровича мне, между прочим, в те годы еще и участнику «антисоветского» «Метрополя», оставался для публикации только «самиздат», вслед за которым последовал бы единственный вариант — отъезд в Израиль или еще куда подальше… Я предпочел остаться на Родине, быть безработным, изгоем, искать и находить работу и дожидаться лучших времен. Дождался.
— Вы признаетесь: то, что со мной произошло, это стыдно. Стыдно — за Товстоногова, за систему, за самого себя — вчерашнего? Вы признаетесь, что вступили в торг и согласились на предложенное условие о тарификации. Почему тогда вы заняли такую позицию? Нынешний Марк Розовский поступил бы иначе?
— Ни вчера, ни сегодня — слышите? — НИКОГДА не менял свою позицию — жить не по лжи. Мне не надо доказывать, что я не раб и не лакей, как некоторые. Вся моя биография такова. В книге я честно и подробно рассказал о «технологии отъёма» интеллектуальной собственности в советские времена, о том, какому давлению подвергся, как из меня, затолкав в безвыходный угол, выжимали «согласие» (вовсе не на тарификацию, отсутствие которой означало для меня запрет на профессию). Поймите, работать без режиссерской тарификации было не возможно и, естественно, я мечтал о ней. Но и тут меня обманули. Тарификацию, причём сразу высшей категории, мне дал много лет спустя Олег Николаевич Ефремов за постановку «Амадея», который идёт на сцене МХАТа по сей день…
— Как сказал на презентации вашей книги критик, ректор Школы-студии МХТ Анатолий Смелянский, даже если Товстоногов привнес в спектакль 5 процентов, именно они сделали его великим театральным событием. Так как же, по-вашему, кто автор того спектакля как СОБЫТИЯ?
— О, да, может быть, к СОБЫТИЮ я не имею отношения. Но к режиссуре, к режиссерскому решению как таковому, как бы и кем бы это не отрицалось раньше или сейчас, имею отношение прямое. Об этом, кстати, и говорил Смелянский. Главное в его речи, что я сказал в книге правду. Не так ли?
— Лучшее доказательство своей правоты — творческие победы. Где же они? «История лошади», поставленная вами в вашем театре, общественного резонанса не имела.
— Откуда вам известно про «общественный резонанс»?.. Ведь вы не видели спектакля в Театре «У Никитских ворот», а «мнения» имеете… Окститесь. Несомненно, спектакль БДТ — самый знаменитый. Потому что — первый. И потому, что в нем играли звезды первой величины. Но и в Риге, и в Москве, и во Вроцлаве звучали, поверьте, не менее восторженные отзывы. Да и на Бродвее, и в Стокгольме, и в Будапеште, и в Мадриде и других городах зал рукоплескал, как и в Ленинграде. Потому что — Толстой. Потому что дух и форма сплелись. Потому что во всех спектаклях «История лошади» была боль, было очищение…
При этом мне самому не пристало говорить о собственных творческих победах, пусть я останусь для вас бездарью. Хотя не скрою, мне приятно, что найдется, наверное, немало людей, в том числе в Питере (Ленинград меня многократно поддерживал и спасал, и я об этом благодарно помню всегда!), которые знают, чего я стою.
— «Смерть не индульгенция». Так можно сказать о тех, с кем нам в силу временных рамок не довелось встретиться: можно, к примеру, сегодня переосмысливать Достоевского. Но с Товстоноговым вы могли говорить в одном времени. Не было ли у вас попыток объясниться с мэтром при жизни? Почему вам понадобилось такая отсрочка? Чтобы выросло поколение зрителей, не знающих Товстоногова и не видевших его спектакли?
— Переосмысление Достоевского тут не при чем. На эту тему я предпочел бы говорить не в газетном интервью, а со сцены, своими спектаклями, или в беседах, скажем, с Бахтиным, Карякиным и даже с тем же Георгием Александровичем Товстоноговым. Что касается «попыток объясниться с мэтром при жизни», все они описаны в книге, других не было, и не по моей вине. Так что «отсрочка» оказалась длинная, но для вечности, в которой пребывает Искусство, она не важна, торопиться некуда.
— Как сегодня складываются у вас отношения с Егором Товстоноговым? (внук мэтра БДТ поставил спектакль в театре обиженного Розовского — авт.) И вообще, после этой публикации у вас появилось больше друзей или врагов?
— Егор Товстоногов сделал талантливый спектакль и, надеюсь, будет работать у нас и дальше. Его, бедного, обвинили чуть ли не в предательстве клана — это говорит об уровне моих оппонентов. Вместо того, чтобы порадоваться… Ладно, меня полили грязью, но его-то за что?!.
Все друзья были и остаются со мной, а врагов у меня попросту нет.
Егор Товстоногов будет и дальше работать в театре «У Никитских ворот» и покончит собой через 6 лет, выбросившись из окна. Его гибель станет своеобразным «подарком» к 75-летию Розовского. Об этой трагедии тот узнает в день своего юбилея.
