— Вам не кажется, Нина Ивановна, что и русский народ, он, как тот «ваш супруг» «бедоносец» Полушкин, слегка не от мира сего? Все стремится к чему- то неясному, светлому, а в хозяйстве тем временем запустение, за прорухой — проруха?
— Ну уж нет. С этим я не согласна. Не считаю я, что русский человек уж такой безалаберный. Русский народ всегда был талантливым. И Егор Полушкин замечательный человек и хозяин прелестный. Другой вопрос, если каждый раз только и делать, что отнимать что-то у русского человека, ничего не давая взамен, тут, знаете, у любого, даже самого расталантливого руки опустятся. Нельзя все время брать людей в эти страшные клещи, ставить их между молотом и наковальней. То, что русского человека именно поставили в эти условия, — давно уже всему миру известно. Теперь снова ставят, но уже другие люди, всякие разные…
— А за что вообще можно полюбить русского мужика, Нина Ивановна?
— Я не знаю. Этот вопрос для меня очень сложный. Я понимаю, за что можно полюбить иностранца: за кажущийся лоск, кажущийся комфорт, кажущиеся деньги. А вот за что можно любить русского мужика? По-моему, за все. Если бы не любили русских мужиков, то, наверное, Россия уже давно была бы пустыней. Все бы бабы сбежали туда, но женщина, она, наверное, существо более тонкое и изящное, и она все в конце концов понимает.
— Но ведь пьют же они, русские мужики, и пьют много.
— То, что видим мы столько нищих и пьяных сейчас, на мой взгляд, это только издержки сегодняшней жизни. Пьянство вовсе не самая характерная черта русского человека. Хотя да, выпить он умеет. И это прекрасно, это замечательно. Почему бы не выпить, если есть деньги и если есть время?
— Вы в кино русских баб очень часто играете. Чем они отличаются, по-вашему, от баб европейских?
— Всем. У русской женщины другое мировоззрение. Она вообще вся другая. Я действительно много сыграла русских баб-крестьянок и безумно счастлива этим. Сейчас образ этот уходит в прошлое, умирает как будто. Сейчас все больше про секс. Такое впечатление, что крестьяне не занимаются сексом, они только работают. Только это пройдет, это все наносное. Я почему-то убеждена, что все возвратится на круги своя. Когда секс надоест, когда все у нас узнают наконец, от чего дети родятся, тогда наверняка кинематограф снова начнет обращаться к душе. В жизни ведь женский образ этот никуда не исчез. Он не может исчезнуть. Если его не отражает искусство — значит, это недостаток нашего теперешнего искусства, в котором все упирается в деньги. И деньги диктуют правила поведения. Все думают: «Ну кто сейчас будет смотреть про эту Харитину и про Полушкина?» Сейчас наверняка никто бы эту картину не снял, а если бы сняли, то обязательно в ней кто-то кого-то раздевал бы, и предлог бы нашли для того, чтобы раздеть. И это очень жаль. У нас есть замечательная литература, но она сейчас не идет, потому что, видите ли, прокат не покупает.
— Прокат он, наверное, и актеров с актрисами формирует соответствующим образом?
— Я не знаю, что такое формирование актера. Я-то всегда считала, что актер — зеркало общества. Какие требования выдвигает общество, то актер и пытается изобразить, если он, конечно, хороший актер. У каждого народа свои герои. В определенное время Жерар Филип был национальным героем для Франции. Его даже похоронили в костюме корнелевского Сида. Джеймс Бонд тоже собой что-то когда-то олицетворял. Был у нас в свое время героем Иннокентий Смоктуновский. После «Гамлета», после замечательной рязановской картины «Берегись автомобиля!» он умами владел. Теперь это уходит. Сейчас артистами жонглируют, как булавами, и летят они все куда-то в разные стороны. Сейчас политика заменила очень сильно актерскую игру. И политики актерами стали, создают все время какой-то спектакль с плохой режиссурой. Ценз актерский упал, нет больше актеров, властвующих умами, и даже любимых актеров почти не осталось, потому что появились такие актеры, как Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна. Они и лучше одеты, чем настоящие актеры, одеваются только за рубежом, а нам предлагают покупать одежду в лавчонках. Ельцин, он тоже такой весь — актер. Говорит одно, а получаем совершенно другое. Это очень замечательно и смешно. Я только хохочу, потому что это все комедийные актеры. Вот все наши правители последнего времени — это мои герои. В общем, я могла бы это сыграть в кино.
— Что, неужели и Раису Максимовну?
— Нет, Раиса Максимовна — это, пожалуй, для меня образ сложный, ну а чью-либо другую жену сыграла бы точно. Ни особой подготовки, ни какого-то напряжения мысли не требуется. Это все очень прямолинейно.
— Значит, вы полагаете, что вся современная пьеса — она в жанре комедии?
— Нет, это даже не комедия, это фарс. И как любой фарс она имеет две стороны медали. Над одной можно хохотать, над другой плакать. Когда почти в каждой передаче какая-нибудь старушка, говорит, что ей есть нечего… Какая же это комедия? На что ей рассчитывать, этой старушке? Она же не может выйти замуж за иностранца. Такие цены сейчас. Это просто ужасно…
(Тут раздался телефонный звонок. Кто-то в трубке посоветовал Нине Руслановой побыстрее включать телевизор. Что и было проделано. «Что? Ну что там?» — все выспрашивала нетерпеливо она.
«Что-то о деньгах», — был ответ.
«О деньгах?» — как-то грустно переспросила собеседница и на несколько секунд погрузилась в себя…)
— Нина Ивановна, скажите, а вы женщина страстная? Я в том смысле, что народ в Москве политически очень активный. Постоянно у вас тут бури бушуют. Вы ведь тоже принимали участие во всех этих мероприятиях?
— Да, я даже ходила тогда в августе 1991-го к Белому дому. Носила на баррикады лекарства и чай. Я как-то очень переживала, что, не дай бог, забьют «голос свободы». Но вот сейчас кажется, что и то был спектакль, но опять же с очень плохими актерами — Крючковым, Янаевым, Пуго. Это, знаете, есть такие артисты в балете, которые стоят «у воды». Они даже не танцуют, а просто стоят и делают позы. Это все сыграно очень плохо. Понимаете, мне так неудобно. Я же в прошлом все-таки человек театральный.
— А почему вы ушли из театра и снимаетесь только в кино?
— Не знаю. Просто ушла и не почувствовала» огромной потери. Ничего не убавилось и не прибавилось. Мне не нравится театр как организация, с ее конкретными правилами, традициями и подходами вообще к человеку. Там много унижений. Тебя все время хотят как бы переломать. Предположим, я ромашка, так нельзя же делать меня георгином. У меня нету для этого сил. У меня другой химический состав, другая органика. В кино, как бы там ни было, ты предоставлен сам себе, все зависит от того, как именно ты это сделаешь, от твоей личности. И это прекрасно. А еще, когда ты попадешь в руки мастера, такого, как Муратова или Герман, то это вообще наслаждение. И они никогда не пытаются переделать твою органику, а наоборот, как-то ее обогащают. Ломки нет. Вернее, может быть, она есть, но ее не замечаешь. Все получается само по себе. Словом, талант есть талант. А в театре много неталантливых людей.
— Что у вас там произошло с Микеле Плачидо во время съемок «Афганского излома», не могли бы подробнее рассказать?
— Нет, мне Плачидо ничего дурного не сделал. Он замечательный актер и человек. Он совершенно ни в чем не виноват. А виновато вот то наше русское, когда стелют ковры иностранцам, а зайдет на ковер соотечественник — его сразу бьют веником по ногам: «Сюда не ступай, туда не ходи!» Все это было отвратительно. Не Плачидо, а именно наши люди — директор картины и режиссер Бортко демонстрировали к русским актерам одно отношение, а к итальянцам — другое. Мы там были как холуи какие-то. Итальянцы жили чуть ли не в хоромах, а нас с Таней Догилевой устроили в одной комнате, в которой ни холодильника, ничего. А жара в Душанбе — 50 градусов, вода просто закипала. Нельзя так уж совсем. Поэтому я и выступила в «Комсомольской правде».
— Вы вообще прямая женщина. Всегда рубите правду-матку?
— Так сейчас все ее рубят, бедную. Это называется бешенство правды-матки.
— Вы про квартиру ее напишите. Всем помогает, за всех ходит просит, а о себе не заботится, — подал голос лохматый молодой человек, но Нина Ивановна отчаянно на него замахала руками.
— Нет, нет, не в этом дело. Ну чего об этом сейчас. Сейчас этим вопросом занимаются. Есть актриса, которая снялась в этой, как ее зовут-то? «Интердевочке». Она все свои интервью начинает с того, что говорит, как она плохо живет, какая у нее плохая квартира. Я этого не хочу. Не хочу, чтобы газеты занимались моей квартирой.
— Вот тут прозвучало, что вы всем помогаете. Стало быть, имеете возможности помогать. Стало быть, связи какие- то имеются у вас;
— Никаких связей не имею. Просто иду для поддержки, чтобы человек меньше волновался. Так же и со мной мой приятель Стасик Садальский ходил по поводу квартиры. Взял просто меня за руку и повел, а я вся там, в мэрии, прямо обмерла, несмотря на то, что у меня такой прямой, хороший, вроде бы крепкий характер. Я безумно всех этих чиновников боюсь. Боюсь, что они мне откажут, что они и делали часто довольно-таки.
(Тут и сам Стасик Садальский, легок на помине, позвонил по телефону. Разговор шел о ваучерах. Отрабатывался вариант о вложении их в какую-то бензоколонку, и Нина Русланова долго заливалась своим дивным, мелким-мелким, таким продолжительным смехом).
— Нина Ивановна, вы откуда родом — из города или из деревни?
— Я не знаю, какая я — городская или деревенская. Детдом вне этих обоих понятий.
— Легко было стать актрисой?
— Безусловно, тяжело. Я на Украине родилась. Поступила вначале в Харьковский институт, со второго раза, потому что у меня хриплый голос. И когда перешла в Щукинское училище, пришлось многое в себе переделывать. У меня, например, был сильный украинский акцент и походка тяжелая, потому что штукатуром работала. Походка и сейчас еще осталась. Мне кажется, училище Щукина тогда было сильнейшее в мире. Почти все предметы, даже история КПСС, преподавались не догматически. Это была ломка, конечно, но ломка приятная. Не было унижений, оскорблений, обид. Не было хамства.
— Вы своя, должно быть, в кинематографической среде. Разные рауты и фуршеты посещаете регулярно.
— Нет, никогда я не делаю этого. По отдельности еще можно общаться. Но когда все вместе собираются, идет очень сильный разброд. Невозможно понять, чего люди конкретно хотят. Каждый говорит про свое. И потом у меня боязнь толпы. Знаете, бывает водобоязнь, я же боюсь, когда много народа.
— Ну а ощущение славы, оно-то, по крайней мере, приятно для вас?
— Конечно, приятно. Слава — это что-то сопутствующее, необходимое. Но опять же, она хороша, как понятие отвлеченное. Когда же она приобретает конкретные формы, например, когда начинают в метро узнавать, когда просят автограф, вот тогда уже почему-то становится тягостно.
— За границей вы, Нина Ивановна, часто бываете? Каковы ваши впечатления от заграницы? Тоже в шоке, как и многие, возвращаетесь домой?
— Сейчас я уже там вообще не бываю. Было Госкино — оно посылало актеров за границу. Не стало Госкино —- кончилась и моя заграница. Теперь ездят туда только по приглашениям. Моя первая страна была Германия, и я, помню, с наслаждением тогда вернулась в Москву. Она показалась мне такой светлой после мрачного Берлина. Ехала, просто радовалась, что возвращаюсь на Родину. Москва чистая была тогда. Сейчас все изменилось, стало намного контрастнее.
— Свободное время свое как убиваете?
— Так же, как и все. Стираю, готовлю, хожу по магазинам.
— Вы, наверное, хозяйка хорошая?
— Нет, я плохая хозяйка.
— А что так? Времени не хватает?
— Хватает времени, но просто хозяйка я плохая.
— Нина Ивановна, меня все вот о чем спросить подмывает. Одно дело сняться в роли жены «бедоносца» Полушкина и потом всякие слова говорить, ну а жить, по-настоящему жить вот с таким «бедоносцем», положа руку на сердце, скажите, смогли бы?
— Наверное. Если я от него двух детей прижила. И там, в фильме, она явно ведь его любит. Беззаветно, безумно. И такое переживает с ним… А любовь — это, конечно, такая штука, которая может выдержать все.
Очень откровенное, просто убийственное интервью об актерах однажды мне дал питерский режиссер Аркадий Динкевич, которого во время совместной учебы во ВГИКе очень боялся сам Никита Михалков.
Текст будет опубликован позднее.
— Вам не кажется, Нина Ивановна, что и русский народ, он, как тот «ваш супруг» «бедоносец» Полушкин, слегка не от мира сего? Все стремится к чему- то неясному, светлому, а в хозяйстве тем временем запустение, за прорухой — проруха?
— Ну уж нет. С этим я не согласна. Не считаю я, что русский человек уж такой безалаберный. Русский народ всегда был талантливым. И Егор Полушкин замечательный человек и хозяин прелестный. Другой вопрос, если каждый раз только и делать, что отнимать что-то у русского человека, ничего не давая взамен, тут, знаете, у любого, даже самого расталантливого руки опустятся. Нельзя все время брать людей в эти страшные клещи, ставить их между молотом и наковальней. То, что русского человека именно поставили в эти условия, — давно уже всему миру известно. Теперь снова ставят, но уже другие люди, всякие разные…
— А за что вообще можно полюбить русского мужика, Нина Ивановна?
— Я не знаю. Этот вопрос для меня очень сложный. Я понимаю, за что можно полюбить иностранца: за кажущийся лоск, кажущийся комфорт, кажущиеся деньги. А вот за что можно любить русского мужика? По-моему, за все. Если бы не любили русских мужиков, то, наверное, Россия уже давно была бы пустыней. Все бы бабы сбежали туда, но женщина, она, наверное, существо более тонкое и изящное, и она все в конце концов понимает.
— Но ведь пьют же они, русские мужики, и пьют много.
— То, что видим мы столько нищих и пьяных сейчас, на мой взгляд, это только издержки сегодняшней жизни. Пьянство вовсе не самая характерная черта русского человека. Хотя да, выпить он умеет. И это прекрасно, это замечательно. Почему бы не выпить, если есть деньги и если есть время?
— Вы в кино русских баб очень часто играете. Чем они отличаются, по-вашему, от баб европейских?
— Всем. У русской женщины другое мировоззрение. Она вообще вся другая. Я действительно много сыграла русских баб-крестьянок и безумно счастлива этим. Сейчас образ этот уходит в прошлое, умирает как будто. Сейчас все больше про секс. Такое впечатление, что крестьяне не занимаются сексом, они только работают. Только это пройдет, это все наносное. Я почему-то убеждена, что все возвратится на круги своя. Когда секс надоест, когда все у нас узнают наконец, от чего дети родятся, тогда наверняка кинематограф снова начнет обращаться к душе. В жизни ведь женский образ этот никуда не исчез. Он не может исчезнуть. Если его не отражает искусство — значит, это недостаток нашего теперешнего искусства, в котором все упирается в деньги. И деньги диктуют правила поведения. Все думают: «Ну кто сейчас будет смотреть про эту Харитину и про Полушкина?» Сейчас наверняка никто бы эту картину не снял, а если бы сняли, то обязательно в ней кто-то кого-то раздевал бы, и предлог бы нашли для того, чтобы раздеть. И это очень жаль. У нас есть замечательная литература, но она сейчас не идет, потому что, видите ли, прокат не покупает.
— Прокат он, наверное, и актеров с актрисами формирует соответствующим образом?
— Я не знаю, что такое формирование актера. Я-то всегда считала, что актер — зеркало общества. Какие требования выдвигает общество, то актер и пытается изобразить, если он, конечно, хороший актер. У каждого народа свои герои. В определенное время Жерар Филип был национальным героем для Франции. Его даже похоронили в костюме корнелевского Сида. Джеймс Бонд тоже собой что-то когда-то олицетворял. Был у нас в свое время героем Иннокентий Смоктуновский. После «Гамлета», после замечательной рязановской картины «Берегись автомобиля!» он умами владел. Теперь это уходит. Сейчас артистами жонглируют, как булавами, и летят они все куда-то в разные стороны. Сейчас политика заменила очень сильно актерскую игру. И политики актерами стали, создают все время какой-то спектакль с плохой режиссурой. Ценз актерский упал, нет больше актеров, властвующих умами, и даже любимых актеров почти не осталось, потому что появились такие актеры, как Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна. Они и лучше одеты, чем настоящие актеры, одеваются только за рубежом, а нам предлагают покупать одежду в лавчонках. Ельцин, он тоже такой весь — актер. Говорит одно, а получаем совершенно другое. Это очень замечательно и смешно. Я только хохочу, потому что это все комедийные актеры. Вот все наши правители последнего времени — это мои герои. В общем, я могла бы это сыграть в кино.
— Что, неужели и Раису Максимовну?
— Нет, Раиса Максимовна — это, пожалуй, для меня образ сложный, ну а чью-либо другую жену сыграла бы точно. Ни особой подготовки, ни какого-то напряжения мысли не требуется. Это все очень прямолинейно.
— Значит, вы полагаете, что вся современная пьеса — она в жанре комедии?
— Нет, это даже не комедия, это фарс. И как любой фарс она имеет две стороны медали. Над одной можно хохотать, над другой плакать. Когда почти в каждой передаче какая-нибудь старушка, говорит, что ей есть нечего… Какая же это комедия? На что ей рассчитывать, этой старушке? Она же не может выйти замуж за иностранца. Такие цены сейчас. Это просто ужасно…
(Тут раздался телефонный звонок. Кто-то в трубке посоветовал Нине Руслановой побыстрее включать телевизор. Что и было проделано. «Что? Ну что там?» — все выспрашивала нетерпеливо она.
«Что-то о деньгах», — был ответ.
«О деньгах?» — как-то грустно переспросила собеседница и на несколько секунд погрузилась в себя…)
— Нина Ивановна, скажите, а вы женщина страстная? Я в том смысле, что народ в Москве политически очень активный. Постоянно у вас тут бури бушуют. Вы ведь тоже принимали участие во всех этих мероприятиях?
— Да, я даже ходила тогда в августе 1991-го к Белому дому. Носила на баррикады лекарства и чай. Я как-то очень переживала, что, не дай бог, забьют «голос свободы». Но вот сейчас кажется, что и то был спектакль, но опять же с очень плохими актерами — Крючковым, Янаевым, Пуго. Это, знаете, есть такие артисты в балете, которые стоят «у воды». Они даже не танцуют, а просто стоят и делают позы. Это все сыграно очень плохо. Понимаете, мне так неудобно. Я же в прошлом все-таки человек театральный.
— А почему вы ушли из театра и снимаетесь только в кино?
— Не знаю. Просто ушла и не почувствовала» огромной потери. Ничего не убавилось и не прибавилось. Мне не нравится театр как организация, с ее конкретными правилами, традициями и подходами вообще к человеку. Там много унижений. Тебя все время хотят как бы переломать. Предположим, я ромашка, так нельзя же делать меня георгином. У меня нету для этого сил. У меня другой химический состав, другая органика. В кино, как бы там ни было, ты предоставлен сам себе, все зависит от того, как именно ты это сделаешь, от твоей личности. И это прекрасно. А еще, когда ты попадешь в руки мастера, такого, как Муратова или Герман, то это вообще наслаждение. И они никогда не пытаются переделать твою органику, а наоборот, как-то ее обогащают. Ломки нет. Вернее, может быть, она есть, но ее не замечаешь. Все получается само по себе. Словом, талант есть талант. А в театре много неталантливых людей.
— Что у вас там произошло с Микеле Плачидо во время съемок «Афганского излома», не могли бы подробнее рассказать?
— Нет, мне Плачидо ничего дурного не сделал. Он замечательный актер и человек. Он совершенно ни в чем не виноват. А виновато вот то наше русское, когда стелют ковры иностранцам, а зайдет на ковер соотечественник — его сразу бьют веником по ногам: «Сюда не ступай, туда не ходи!» Все это было отвратительно. Не Плачидо, а именно наши люди — директор картины и режиссер Бортко демонстрировали к русским актерам одно отношение, а к итальянцам — другое. Мы там были как холуи какие-то. Итальянцы жили чуть ли не в хоромах, а нас с Таней Догилевой устроили в одной комнате, в которой ни холодильника, ничего. А жара в Душанбе — 50 градусов, вода просто закипала. Нельзя так уж совсем. Поэтому я и выступила в «Комсомольской правде».
— Вы вообще прямая женщина. Всегда рубите правду-матку?
— Так сейчас все ее рубят, бедную. Это называется бешенство правды-матки.
— Вы про квартиру ее напишите. Всем помогает, за всех ходит просит, а о себе не заботится, — подал голос лохматый молодой человек, но Нина Ивановна отчаянно на него замахала руками.
— Нет, нет, не в этом дело. Ну чего об этом сейчас. Сейчас этим вопросом занимаются. Есть актриса, которая снялась в этой, как ее зовут-то? «Интердевочке». Она все свои интервью начинает с того, что говорит, как она плохо живет, какая у нее плохая квартира. Я этого не хочу. Не хочу, чтобы газеты занимались моей квартирой.
— Вот тут прозвучало, что вы всем помогаете. Стало быть, имеете возможности помогать. Стало быть, связи какие- то имеются у вас;
— Никаких связей не имею. Просто иду для поддержки, чтобы человек меньше волновался. Так же и со мной мой приятель Стасик Садальский ходил по поводу квартиры. Взял просто меня за руку и повел, а я вся там, в мэрии, прямо обмерла, несмотря на то, что у меня такой прямой, хороший, вроде бы крепкий характер. Я безумно всех этих чиновников боюсь. Боюсь, что они мне откажут, что они и делали часто довольно-таки.
(Тут и сам Стасик Садальский, легок на помине, позвонил по телефону. Разговор шел о ваучерах. Отрабатывался вариант о вложении их в какую-то бензоколонку, и Нина Русланова долго заливалась своим дивным, мелким-мелким, таким продолжительным смехом).
— Нина Ивановна, вы откуда родом — из города или из деревни?
— Я не знаю, какая я — городская или деревенская. Детдом вне этих обоих понятий.
— Легко было стать актрисой?
— Безусловно, тяжело. Я на Украине родилась. Поступила вначале в Харьковский институт, со второго раза, потому что у меня хриплый голос. И когда перешла в Щукинское училище, пришлось многое в себе переделывать. У меня, например, был сильный украинский акцент и походка тяжелая, потому что штукатуром работала. Походка и сейчас еще осталась. Мне кажется, училище Щукина тогда было сильнейшее в мире. Почти все предметы, даже история КПСС, преподавались не догматически. Это была ломка, конечно, но ломка приятная. Не было унижений, оскорблений, обид. Не было хамства.
— Вы своя, должно быть, в кинематографической среде. Разные рауты и фуршеты посещаете регулярно.
— Нет, никогда я не делаю этого. По отдельности еще можно общаться. Но когда все вместе собираются, идет очень сильный разброд. Невозможно понять, чего люди конкретно хотят. Каждый говорит про свое. И потом у меня боязнь толпы. Знаете, бывает водобоязнь, я же боюсь, когда много народа.
— Ну а ощущение славы, оно-то, по крайней мере, приятно для вас?
— Конечно, приятно. Слава — это что-то сопутствующее, необходимое. Но опять же, она хороша, как понятие отвлеченное. Когда же она приобретает конкретные формы, например, когда начинают в метро узнавать, когда просят автограф, вот тогда уже почему-то становится тягостно.
— За границей вы, Нина Ивановна, часто бываете? Каковы ваши впечатления от заграницы? Тоже в шоке, как и многие, возвращаетесь домой?
— Сейчас я уже там вообще не бываю. Было Госкино — оно посылало актеров за границу. Не стало Госкино —- кончилась и моя заграница. Теперь ездят туда только по приглашениям. Моя первая страна была Германия, и я, помню, с наслаждением тогда вернулась в Москву. Она показалась мне такой светлой после мрачного Берлина. Ехала, просто радовалась, что возвращаюсь на Родину. Москва чистая была тогда. Сейчас все изменилось, стало намного контрастнее.
— Свободное время свое как убиваете?
— Так же, как и все. Стираю, готовлю, хожу по магазинам.
— Вы, наверное, хозяйка хорошая?
— Нет, я плохая хозяйка.
— А что так? Времени не хватает?
— Хватает времени, но просто хозяйка я плохая.
— Нина Ивановна, меня все вот о чем спросить подмывает. Одно дело сняться в роли жены «бедоносца» Полушкина и потом всякие слова говорить, ну а жить, по-настоящему жить вот с таким «бедоносцем», положа руку на сердце, скажите, смогли бы?
— Наверное. Если я от него двух детей прижила. И там, в фильме, она явно ведь его любит. Беззаветно, безумно. И такое переживает с ним… А любовь — это, конечно, такая штука, которая может выдержать все.
Очень откровенное, просто убийственное интервью об актерах однажды мне дал питерский режиссер Аркадий Динкевич, которого во время совместной учебы во ВГИКе очень боялся сам Никита Михалков.
Текст будет опубликован позднее.
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
«Серый кардинал» Кремля рассказал о том, что ждет Россию
«Курсы выживания» в Сертолово как зеркало военной реформы министра Сердюкова
— Вам не кажется, Нина Ивановна, что и русский народ, он, как тот «ваш супруг» «бедоносец» Полушкин, слегка не от мира сего? Все стремится к чему- то неясному, светлому, а в хозяйстве тем временем запустение, за прорухой — проруха?
— Ну уж нет. С этим я не согласна. Не считаю я, что русский человек уж такой безалаберный. Русский народ всегда был талантливым. И Егор Полушкин замечательный человек и хозяин прелестный. Другой вопрос, если каждый раз только и делать, что отнимать что-то у русского человека, ничего не давая взамен, тут, знаете, у любого, даже самого расталантливого руки опустятся. Нельзя все время брать людей в эти страшные клещи, ставить их между молотом и наковальней. То, что русского человека именно поставили в эти условия, — давно уже всему миру известно. Теперь снова ставят, но уже другие люди, всякие разные…
— А за что вообще можно полюбить русского мужика, Нина Ивановна?
— Я не знаю. Этот вопрос для меня очень сложный. Я понимаю, за что можно полюбить иностранца: за кажущийся лоск, кажущийся комфорт, кажущиеся деньги. А вот за что можно любить русского мужика? По-моему, за все. Если бы не любили русских мужиков, то, наверное, Россия уже давно была бы пустыней. Все бы бабы сбежали туда, но женщина, она, наверное, существо более тонкое и изящное, и она все в конце концов понимает.
— Но ведь пьют же они, русские мужики, и пьют много.
— То, что видим мы столько нищих и пьяных сейчас, на мой взгляд, это только издержки сегодняшней жизни. Пьянство вовсе не самая характерная черта русского человека. Хотя да, выпить он умеет. И это прекрасно, это замечательно. Почему бы не выпить, если есть деньги и если есть время?
— Вы в кино русских баб очень часто играете. Чем они отличаются, по-вашему, от баб европейских?
— Всем. У русской женщины другое мировоззрение. Она вообще вся другая. Я действительно много сыграла русских баб-крестьянок и безумно счастлива этим. Сейчас образ этот уходит в прошлое, умирает как будто. Сейчас все больше про секс. Такое впечатление, что крестьяне не занимаются сексом, они только работают. Только это пройдет, это все наносное. Я почему-то убеждена, что все возвратится на круги своя. Когда секс надоест, когда все у нас узнают наконец, от чего дети родятся, тогда наверняка кинематограф снова начнет обращаться к душе. В жизни ведь женский образ этот никуда не исчез. Он не может исчезнуть. Если его не отражает искусство — значит, это недостаток нашего теперешнего искусства, в котором все упирается в деньги. И деньги диктуют правила поведения. Все думают: «Ну кто сейчас будет смотреть про эту Харитину и про Полушкина?» Сейчас наверняка никто бы эту картину не снял, а если бы сняли, то обязательно в ней кто-то кого-то раздевал бы, и предлог бы нашли для того, чтобы раздеть. И это очень жаль. У нас есть замечательная литература, но она сейчас не идет, потому что, видите ли, прокат не покупает.
— Прокат он, наверное, и актеров с актрисами формирует соответствующим образом?
— Я не знаю, что такое формирование актера. Я-то всегда считала, что актер — зеркало общества. Какие требования выдвигает общество, то актер и пытается изобразить, если он, конечно, хороший актер. У каждого народа свои герои. В определенное время Жерар Филип был национальным героем для Франции. Его даже похоронили в костюме корнелевского Сида. Джеймс Бонд тоже собой что-то когда-то олицетворял. Был у нас в свое время героем Иннокентий Смоктуновский. После «Гамлета», после замечательной рязановской картины «Берегись автомобиля!» он умами владел. Теперь это уходит. Сейчас артистами жонглируют, как булавами, и летят они все куда-то в разные стороны. Сейчас политика заменила очень сильно актерскую игру. И политики актерами стали, создают все время какой-то спектакль с плохой режиссурой. Ценз актерский упал, нет больше актеров, властвующих умами, и даже любимых актеров почти не осталось, потому что появились такие актеры, как Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна. Они и лучше одеты, чем настоящие актеры, одеваются только за рубежом, а нам предлагают покупать одежду в лавчонках. Ельцин, он тоже такой весь — актер. Говорит одно, а получаем совершенно другое. Это очень замечательно и смешно. Я только хохочу, потому что это все комедийные актеры. Вот все наши правители последнего времени — это мои герои. В общем, я могла бы это сыграть в кино.
— Что, неужели и Раису Максимовну?
— Нет, Раиса Максимовна — это, пожалуй, для меня образ сложный, ну а чью-либо другую жену сыграла бы точно. Ни особой подготовки, ни какого-то напряжения мысли не требуется. Это все очень прямолинейно.
— Значит, вы полагаете, что вся современная пьеса — она в жанре комедии?
— Нет, это даже не комедия, это фарс. И как любой фарс она имеет две стороны медали. Над одной можно хохотать, над другой плакать. Когда почти в каждой передаче какая-нибудь старушка, говорит, что ей есть нечего… Какая же это комедия? На что ей рассчитывать, этой старушке? Она же не может выйти замуж за иностранца. Такие цены сейчас. Это просто ужасно…
(Тут раздался телефонный звонок. Кто-то в трубке посоветовал Нине Руслановой побыстрее включать телевизор. Что и было проделано. «Что? Ну что там?» — все выспрашивала нетерпеливо она.
«Что-то о деньгах», — был ответ.
«О деньгах?» — как-то грустно переспросила собеседница и на несколько секунд погрузилась в себя…)
— Нина Ивановна, скажите, а вы женщина страстная? Я в том смысле, что народ в Москве политически очень активный. Постоянно у вас тут бури бушуют. Вы ведь тоже принимали участие во всех этих мероприятиях?
— Да, я даже ходила тогда в августе 1991-го к Белому дому. Носила на баррикады лекарства и чай. Я как-то очень переживала, что, не дай бог, забьют «голос свободы». Но вот сейчас кажется, что и то был спектакль, но опять же с очень плохими актерами — Крючковым, Янаевым, Пуго. Это, знаете, есть такие артисты в балете, которые стоят «у воды». Они даже не танцуют, а просто стоят и делают позы. Это все сыграно очень плохо. Понимаете, мне так неудобно. Я же в прошлом все-таки человек театральный.
— А почему вы ушли из театра и снимаетесь только в кино?
— Не знаю. Просто ушла и не почувствовала» огромной потери. Ничего не убавилось и не прибавилось. Мне не нравится театр как организация, с ее конкретными правилами, традициями и подходами вообще к человеку. Там много унижений. Тебя все время хотят как бы переломать. Предположим, я ромашка, так нельзя же делать меня георгином. У меня нету для этого сил. У меня другой химический состав, другая органика. В кино, как бы там ни было, ты предоставлен сам себе, все зависит от того, как именно ты это сделаешь, от твоей личности. И это прекрасно. А еще, когда ты попадешь в руки мастера, такого, как Муратова или Герман, то это вообще наслаждение. И они никогда не пытаются переделать твою органику, а наоборот, как-то ее обогащают. Ломки нет. Вернее, может быть, она есть, но ее не замечаешь. Все получается само по себе. Словом, талант есть талант. А в театре много неталантливых людей.
— Что у вас там произошло с Микеле Плачидо во время съемок «Афганского излома», не могли бы подробнее рассказать?
— Нет, мне Плачидо ничего дурного не сделал. Он замечательный актер и человек. Он совершенно ни в чем не виноват. А виновато вот то наше русское, когда стелют ковры иностранцам, а зайдет на ковер соотечественник — его сразу бьют веником по ногам: «Сюда не ступай, туда не ходи!» Все это было отвратительно. Не Плачидо, а именно наши люди — директор картины и режиссер Бортко демонстрировали к русским актерам одно отношение, а к итальянцам — другое. Мы там были как холуи какие-то. Итальянцы жили чуть ли не в хоромах, а нас с Таней Догилевой устроили в одной комнате, в которой ни холодильника, ничего. А жара в Душанбе — 50 градусов, вода просто закипала. Нельзя так уж совсем. Поэтому я и выступила в «Комсомольской правде».
— Вы вообще прямая женщина. Всегда рубите правду-матку?
— Так сейчас все ее рубят, бедную. Это называется бешенство правды-матки.
— Вы про квартиру ее напишите. Всем помогает, за всех ходит просит, а о себе не заботится, — подал голос лохматый молодой человек, но Нина Ивановна отчаянно на него замахала руками.
— Нет, нет, не в этом дело. Ну чего об этом сейчас. Сейчас этим вопросом занимаются. Есть актриса, которая снялась в этой, как ее зовут-то? «Интердевочке». Она все свои интервью начинает с того, что говорит, как она плохо живет, какая у нее плохая квартира. Я этого не хочу. Не хочу, чтобы газеты занимались моей квартирой.
— Вот тут прозвучало, что вы всем помогаете. Стало быть, имеете возможности помогать. Стало быть, связи какие- то имеются у вас;
— Никаких связей не имею. Просто иду для поддержки, чтобы человек меньше волновался. Так же и со мной мой приятель Стасик Садальский ходил по поводу квартиры. Взял просто меня за руку и повел, а я вся там, в мэрии, прямо обмерла, несмотря на то, что у меня такой прямой, хороший, вроде бы крепкий характер. Я безумно всех этих чиновников боюсь. Боюсь, что они мне откажут, что они и делали часто довольно-таки.
(Тут и сам Стасик Садальский, легок на помине, позвонил по телефону. Разговор шел о ваучерах. Отрабатывался вариант о вложении их в какую-то бензоколонку, и Нина Русланова долго заливалась своим дивным, мелким-мелким, таким продолжительным смехом).
— Нина Ивановна, вы откуда родом — из города или из деревни?
— Я не знаю, какая я — городская или деревенская. Детдом вне этих обоих понятий.
— Легко было стать актрисой?
— Безусловно, тяжело. Я на Украине родилась. Поступила вначале в Харьковский институт, со второго раза, потому что у меня хриплый голос. И когда перешла в Щукинское училище, пришлось многое в себе переделывать. У меня, например, был сильный украинский акцент и походка тяжелая, потому что штукатуром работала. Походка и сейчас еще осталась. Мне кажется, училище Щукина тогда было сильнейшее в мире. Почти все предметы, даже история КПСС, преподавались не догматически. Это была ломка, конечно, но ломка приятная. Не было унижений, оскорблений, обид. Не было хамства.
— Вы своя, должно быть, в кинематографической среде. Разные рауты и фуршеты посещаете регулярно.
— Нет, никогда я не делаю этого. По отдельности еще можно общаться. Но когда все вместе собираются, идет очень сильный разброд. Невозможно понять, чего люди конкретно хотят. Каждый говорит про свое. И потом у меня боязнь толпы. Знаете, бывает водобоязнь, я же боюсь, когда много народа.
— Ну а ощущение славы, оно-то, по крайней мере, приятно для вас?
— Конечно, приятно. Слава — это что-то сопутствующее, необходимое. Но опять же, она хороша, как понятие отвлеченное. Когда же она приобретает конкретные формы, например, когда начинают в метро узнавать, когда просят автограф, вот тогда уже почему-то становится тягостно.
— За границей вы, Нина Ивановна, часто бываете? Каковы ваши впечатления от заграницы? Тоже в шоке, как и многие, возвращаетесь домой?
— Сейчас я уже там вообще не бываю. Было Госкино — оно посылало актеров за границу. Не стало Госкино —- кончилась и моя заграница. Теперь ездят туда только по приглашениям. Моя первая страна была Германия, и я, помню, с наслаждением тогда вернулась в Москву. Она показалась мне такой светлой после мрачного Берлина. Ехала, просто радовалась, что возвращаюсь на Родину. Москва чистая была тогда. Сейчас все изменилось, стало намного контрастнее.
— Свободное время свое как убиваете?
— Так же, как и все. Стираю, готовлю, хожу по магазинам.
— Вы, наверное, хозяйка хорошая?
— Нет, я плохая хозяйка.
— А что так? Времени не хватает?
— Хватает времени, но просто хозяйка я плохая.
— Нина Ивановна, меня все вот о чем спросить подмывает. Одно дело сняться в роли жены «бедоносца» Полушкина и потом всякие слова говорить, ну а жить, по-настоящему жить вот с таким «бедоносцем», положа руку на сердце, скажите, смогли бы?
— Наверное. Если я от него двух детей прижила. И там, в фильме, она явно ведь его любит. Беззаветно, безумно. И такое переживает с ним… А любовь — это, конечно, такая штука, которая может выдержать все.
Очень откровенное, просто убийственное интервью об актерах однажды мне дал питерский режиссер Аркадий Динкевич, которого во время совместной учебы во ВГИКе очень боялся сам Никита Михалков.
Текст будет опубликован позднее.
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
«Серый кардинал» Кремля рассказал о том, что ждет Россию
«Курсы выживания» в Сертолово как зеркало военной реформы министра Сердюкова