— Николай Васильевич, давайте с Афганистана начнем. Как эта война повлияла на боевое применение вертолетов?
— В начале войны противник представлял собой, образно говоря, отдельные банды басмачей на верблюдах. Но благодаря подпитке извне они превратилась в организованную силу. Начались поражения вертолетов с земли стрелковым оружием. После этого мы ушли на большие высоты. Потолок для Ми-24 — 4500. В мирной жизни редко выполнялись полеты «на потолок». Как и фигуры сложного пилотажа, которые обычно отрабатывались как показательный элемент. Пришлось все это осваивать. Пилотаж в горах — вообще вопрос жизни и смерти (плюс там воздух разреженный — по-другому приходится маневрировать). Когда ты входишь в ущелье и потом горы смыкаются, от столкновения с ними можно уйти только «поворотом на горке» (набор высоты, поворот и дальше — пикирование). Надо было, чтобы летчик через все это прошел, прежде чем посылать его в Афганистан.
Эта война во многом изменила взгляды на применение армейской авиации. Например, сразу же возникла проблема использования неуправляемых реактивных снарядов. У вертолета Ми-24 128 таких снарядов, они могут нанести приличный урон противнику. Но предназначены для того, чтобы бить по площадям. А в Афгане надо было поражать цели точно. Приходит, допустим, информация: в конкретном доме конкретной деревни сидят боевики. А значит, надо попадать в окно, дверь дувала. Летчики умели поражать цели с высоты 100−200 метров, но с дальности до 1500 метров (именно такой была минимальная дистанция стрельбы неуправляемыми ракетами) необходимая точность не достигалась. Значит, надо было научить людей прицельно стрелять с этого расстояния, со сложным маневром выхода из атаки для исключения поражения огнем противника и осколками своих же ракет, разброс которых достигал 200 метров.
— Как изменилось боевое применение вертолетов, когда у душманов появились «стингеры»?
— Ушли на предельно малые высоты. В этом случае у стрелка уменьшается время для наведения «стингера» на цель и пуска ракеты.
— Вертолеты сразу стали обеспечивать отвлекающими тепловыми ракетами-ловушками?
— Да, практически сразу. Но если сначала была только одна кассета с 20 тепловыми ловушками, то потом стали ставить гораздо больше по бортам — чтобы хватало на весь полет.
— Эти штуки реально спасают от «стингеров»?
— Трудно сказать. Если не сбили тебя, значит, ловушки спасли. Ты ведь не знаешь, стреляли в тебя из ПЗРК во время полета или нет. Пуск «стингера» незаметен… Это когда зенитная установка бьет, вспышки видны и снаряды в воздухе разрываются (они должны самоликвидироваться на определенной высоте). А так ты зачастую и не замечаешь, когда по тебе стреляют. Пули вообще не видно и не слышно. Огонь из крупнокалиберного пулемета издалека похож на работу сварочного аппарата. Я однажды в Чечне увидел такое, думал, стреляют по мне — решил нанести удар по тому месту. Подхожу ближе и вижу — это детишки солнечными зайчиками меня слепят. Хорошо, что не успел огонь открыть.
— Вертолет — легкая мишень?
— Нет. Современные вертолеты достаточно маневренны. По прямой в боевых условиях никто не летает. И одиночно тоже. Постоянно обеспечивается прикрытие друг друга. А вот при высадке десантных групп, на боевом курсе вертолет уязвим. Даже для стрелкового оружия. В Чечне боевики на вертолеты засады устраивали. Так командир Егорлыкского вертолетного полка Герой Советского Союза Николай Майданов погиб на Ми-8. Там несколько полетов было. Сначала высадили поисково-спасательную группу в горах, которая должна была найти наших разведчиков. Потом надо было ее забрать. Боевики знали место, где должен будет пролетать вертолет. Майданову пришлось по ущелью выполнять полет с заходом и посадкой на подобранную площадку. Это был не одиночный выстрел снайпера, а очередь из крупнокалиберного пулемета в лобовое стекло, а оно у Ми-8 — в отличие от Ми-24 — не защищенное. Пуля попала Майданову в шею. Вертолет с эвакуированными сажал на аэродроме уже правый летчик.
— В Чечне тоже сначала был период басмачей и верблюдов, как в Афгане?
— Нет, там сразу была серьезная война. У чеченцев ведь даже своя авиация имелась — к самолетам Л-29 и Л-39 они подвесили неуправляемые ракеты. Хорошо, что эти самолеты еще до начала войны уничтожили. Причем сделала это, скажем так, неизвестная авиация — бывшие летчики и действующие, но находившиеся в отпусках. Вежливые люди еще тогда появились.
— В чем для вертолетчиков была разница между Афганской и чеченскими войнами?
— Во время Афганской войны у нас авиация была на самом подъеме — насчитывалось более полусотни вертолетных полков. А в 1994 году, когда первая чеченская война началась, эти полки еще были, но уже не летали. Из-за нехватки керосина очень затруднена была подготовка. Вертолеты выработали ресурс, а опытный летный состав увольнялся. Я тогда был за командира полка, и начфин с моего личного разрешения выдавал часть зарплаты только тем, у кого кто-то умер, и человеку надо было срочно ехать на похороны. Летчикам, чтобы кормить семьи, разрешили сначала брать домой еду из столовой, а потом и пайки стали выдавать. Тогда вся страна падала в пропасть. И в этот момент война в Чечне началась.
— Как вы попали на эту войну?
— Мой Владимирский полк подчинялся 344-му Центру боевого применения и переучивания летного состава в Торжке. Мы имели статус летчиков-исследователей — изучали опыт Афганский войны и использовали разные свои наработки по расширению возможностей вертолетов. В 1995-м эскадрилью нашего полка — 16 экипажей на 12 вертолетах — послали в Чечню на 2 месяца. Я, как начальник, должен был их сопроводить, ввести в строй в боевых условиях и передать в состав авиации группировки войск в Чечне. Как сейчас помню, 9 мая на 40 лет Победы делали показ возможностей вертолетов в Нижнем Новгороде. Впервые устроили встречный групповой пилотаж на Ми-24. Прямо над Волгой — красота неимоверная. А на следующий день с корабля на бал улетели в Чечню. Мы первыми стали базироваться в аэропорту Грозный (Северный) — вся остальная авиация находилась на аэродроме в Ханкале. Считай, в соседней комнате жил Завгаев (назначенный Кремлем руководитель Чечни). А остался я потому, что меня назначили старшим авиационным начальником в разбитом аэропорту. Мы там некоторые новшества в работу внесли. Поначалу применялась тактика, взятая еще с Афгана — постоянной вертолетной поддержки. Выдвигается батальон на какую-то операцию — например, по захвату базы боевиков в предгорьях. Идет колонна, а над ней постоянно два вертолета кружат, затем им на смену другая пара прилетает. Конечно, пехоте так спокойнее идти вперед. Потом эти же вертолеты осуществляют огневую поддержку при штурме базы. Так парами в основном и работали. Но смысла в таком сопровождении было немного. Потому что боевики к этим действиям авиации приноровились, знали — сейчас прилетят два вертолета, постреляют и улетят на дозаправку и дозарядку, а за время их отсутствия можно будет сменить позицию, окопаться и встретить наступающую пехоту. Но мы стали действовать иначе — массированные удары наносить. Заранее, как на учениях, расчертили по секторам план атаки на базу боевиков в бывшем пионерлагере, в 6 утра прилетели сразу 8 машин, как дали полным боекомплектом и тут же ушли! Противник такого, конечно, не ждал. Еще одно новшество — плотная работа с командирами батальонов. Раньше из штаба группировки приходила заявка с заданиями для вертолетчиков на следующий день — своего рода расписание полетов на сутки. И нередко противник узнавал это расписание, видно, были из штаба утечки. Но мы стали взаимодействовать непосредственно с батальонами и ударными группами, после этого секретность сразу повысилась. Да и виднее комбату, что и как надо делать, куда продвигаться. Он может четко сказать, во сколько выйдет на конкретный рубеж, где будут его люди, а где нет. Так было и с тем пионерлагерем. После того, как раздолбали мы эту базу боевиков, и пехота ее взяла без проблем, все в ладоши захлопали. Хотя ничего нового в таком способе действий не было — он расписан в учебниках тактики.
— Почему тогда не применяли его?
— Считалось, что сил и средств не хватает. А на самом деле просто распыляли их. Мы там еще кое-что изменили в работе, и начальник авиации Северо-Кавказского округа генерал-майор Иванников предложил мне перевестись в отдел боевой подготовки авиации Северо-Кавказского округа. Я вообще-то уже собирался увольняться со службы, но принял его предложение. Не последнюю роль сыграло то, что я горы люблю. А в Чечне места такие, что можно устраивать курорты, которым Альпы позавидуют. Жаль, что любоваться этой красотой только с воздуха приходилось. Санаторно-курортный военный округ окончательно стал самым боевым.
— Николай Иванович, вы во время чеченской войны занимали высокие должности, но при этом совершали боевые вылеты?
— Конечно. Там работа 7 дней в неделю — полеты с 6 утра и пока не стемнеет. В военной авиации летают все, вплоть до командующего.
— Чем первая чеченская война от второй отличалась?
— В первую мы взяли горную Чечню со стороны равнины. А во вторую, наоборот, вытеснили боевиков вниз со стороны гор. Геннадий Трошев, командующий всей нашей группировкой, конечно, большой молодец. На равнине и высоко в горах (где растительности мало) просто воевать. Другое дело — лесные массивы предгорий — так называемая «зеленка». Укрепленные пункты и базы противника находились именно там. Снизу с равнины тяжело было их брать. Но во вторую войну мы зашли на предгорья сверху — из Дагестана. Высаживали с вертолетов на ключевые высоты группы десанта. Для этого просто незаменим Ми-8. Я, например, работал с морской пехотой Северного флота. Доставляли их на вершины с одним сухпайком — у них там даже не было возможности развести огонь. Но зато оттуда ребята контролировали пространство, обеспечивали безопасность войск в ущельях. Вертолеты потом прилетали, забирали у них раненых и больных. Тяжело было — на таких высотах мы часто втыкались в облака или туман. Бывало, всего метров 50 не хватало. Приходилось и ночью летать. Хотя там и днем сложно сесть, даже если площадка обозначена. Особое слово и благодарность Ми-26. По правилам он может взять на борт 80 человек с вооружением, но что греха таить, мы брали больше, по 150−200 человек — грузоподъемность позволяла, а в горах каждый боец на счету.
Еще одно отличие второй войны — Трошев, настоящий «окопный» генерал, начал договариваться со старейшинами населенных пунктов о неприменении оружия. Если договор нарушался и из села нам начинали активно противодействовать боевики, он его попросту уничтожал. Но именно благодаря такой тактике и среди нашего личного состава, и среди мирного населения было гораздо меньше потерь, чем в первую войну. Примерно так же сейчас, как я понял, Россия договаривается со старейшинами сел и племен в Сирии.
— Вас сбивали?
— Нет. Бог миловал. Но под обстрел попадал. Помню, в свой день рождения. Мы тогда как раз обеспечивали переговоры — кто-то из ВДВ договаривался с жителями одного из селений о режиме тишины. А мы парой прикрывали с воздуха этот переговорный процесс — летали вокруг села. Возвращаюсь на аэродром — а у меня в килевой и хвостовой балках пулевые отверстия, хотя ниже 1200 метров я не снижался. Полет продолжался полтора часа, и я этого обстрела даже не заметил. Это был самый памятный день рождения в жизни. Потом ребята мне праздничный ужин устроили в аэропорту Грозный-Северный — в ресторане, где питались Завгаев и компания. Правда, почти без спиртного, потому что в 5 утра опять надо было вставать. Зато с розами. В аэропорту все заброшено и разбомблено было, только клумбы с цветами остались. Ребята столько их нарезали, что весь зал в розах утопал.
— Вас Бог миловал. А среди ваших непосредственных подчиненных много было потерь?
— Только одна-единственная потеря была за две чеченских войны. В какой-то степени это случилось из-за артистов, которые приехали выступать. Очень плохо я отношусь к «военным туристам» и подобным концертам — отвлекают от выполнения боевых задач. Дело было над селом Автуры, где размещался штаб группировки «Восточная». С утра вертолеты высадили десант — блокировали один населенный пункт, в котором засели боевики. А вечером надо было десантников забирать. Вертолеты делали разворот как раз над Автурами, над этим концертом, на который собрали весь гарнизон. Экипаж одной из машин, возможно, отвлекся на толпу народа внизу и потерял своего ведущего. Принял за него ведомого другой пары, летевшей впереди. А своего ведущего, который оказался над ним, рубанул винтами по шасси…
— Какой эпизод чеченской войны запомнился больше всего?
— Рейд Басаева в Буденновск. Помните, когда он захватил больницу и заложников. Тогда я мог стать героем или оказаться в тюрьме. После переговоров колонна автобусов с басаевцами и заложниками, как известно, по согласованному с российскими властями маршруту двинулась вокруг Чечни на Хасавюрт. А мы на Ми-24 постоянно ее сопровождали. Но скрытно — шли сзади со стороны задней полусферы колонны автобусов на расстоянии около 4 километров. А параллельно несколько Ми-8 перескоками высаживали вдоль этого маршрута десантников на пересекающиеся дороги. Я отвечал за работу всех вертолетов, сам в одном из них находился. И вот в какой-то момент штурман эскадрильи мне говорит: «Командир, переднее колесо первого „Икаруса“ у меня в прицеле. Давай.!» А у нас тогда были управляемые ракеты, и мы попали бы точно по колесу. Я запрашиваю руководство: «Готов к применению, могу остановить колонну». Если бы мы сделали это в нужном месте рядом с десантниками, то могли бы покончить с Басаевым. Хотя, конечно, и среди заложников были бы жертвы. Но все решалось на уровне правительства. И оно в тот момент не дало команды. Лишь потом я узнал, что нанести удар планировалось у Хасавюрта — на заключительном этапе маршрута. Но там боевиков уже встречала толпа народу и сразу же окружила автобусы. Да и радиосвязь над Хасавюртом была плохая… Атаку отменили.
Поле того рейда Басаева в Буденновск война фактически закончилась. Начались переговоры, которые завершились Хасавюртовскими соглашениями.
Афганская война (за 9 лет) — 333 вертолета и 118 самолетов
Первая чеченская война (менее 2 лет) — 22 вертолета и 7 самолетов.
Вторая чеченская война (10 лет) — 51 вертолет и 11 самолетов.
Международная коалиция во главе с США за 15 лет (с 2001-го по 2016-й) потеряла в Афганистане 104 вертолета и 40 самолетов.
— Николай Иванович, какой свой полет вы считаете самым важным?
— Новогодняя ночь 2000 года. Помните, тогда Ельцин выступил по телевидению и власть Путину передал. Но мало кто знает, что в ту самую ночь Путин, новый президент, подверг себя большому риску и даже мог погибнуть. Накануне мы собирали с разных точек в Чечне военнослужащих — отличников боевой подготовки — и доставляли в Гудермес, где должно было состояться их чествование. Задачу выполнили. Но после сложного боевого дня в ночь поступил приказ вылететь в аэропорт Махачкалы. А там какой-то товарищ в штатском на капоте ГАЗ-24 при свете фонарика поставил новую задачу — перелет с высокопоставленными лицами, прибывающими из Москвы, в Гудермес. Двумя вертолетами Ми-8, Ми-26 и Ми-24 мы должны были выполнить полет и сесть на площадку, которую ни один из наших экипажей никогда не видел. Я бывал в Гудермесе в первую чеченскую кампанию и знал, какие там площадки. Одна в поле, но вокруг — линии электропередач, а другая вообще очень сложная на горушке — там только пара вертолетов может сесть. Но прошло 5 лет. А тут ночь еще. Я начал ругаться с этим генералом, потому что задача была невыполнимая. А командующий группировкой Макаров меня в бок толкает. И вот полетели. Взлет без проблем. Я ведущий — на Ми-8 с сопровождающими (артисты, священнослужители и другие). За мной — ведомый с Путиным на борту, а дальше охрана и корреспонденты на Ми-26. При самом хорошем раскладе мы должны были сесть в Гудермесе за пять минут до Нового года. Облака в начале были на высоте 350-400 метров, но потом стали интенсивно понижаться до150 метров, а затем до 100. Когда мы начали цеплять нижний край облачности, визуальный полет стал невозможен. Я — ведущий, за всю группу отвечаю, поэтому командую: «Возвращаемся. Лететь нельзя». Но из вертолета ведомого приказывают: «Нет, летим дальше». И так три раза. Но я все-таки смог настоять. И в конце концов они согласились со мной. Мы ушли на высоту и полетели обратно. А за облаками красота и спокойствие. Пролетели над Чечней и, когда вернулись обратно, увидели незабываемое зрелище — новогодний салют над Махачкалой. Ракеты, трассеры — чего только не стреляло там! Я такое только на учениях наблюдал. Мы услышали, как открывается шампанское в грузовой кабине. Нам передали бокалы. Но мы, естественно, отказались. Прилетели. И только на земле я узнал, что мы везли нового президента. К чести Путина, он пересел на машину и все равно поехал в Гудермес по ночному Дагестану, по разбитым дорогам.
— Возникали на войне, во время полетов какие-то курьезные моменты?
— В 1995 году случилась со мной смешная история, которая могла закончиться трагически. В 6 утра вылетаю парой Ми-24 на сопровождение колонны. Это легкое задание, почти отдых для летчика, а поскольку другим экипажам предстояло боевое применение, я взял себе самую слабую машину. Даже вертикально взлететь на ней не мог. Пытаюсь подняться, а она садится. Тогда по-самолетному разогнал ее и взлетел с разбега. Только выходим с напарником на колонну, поступает новая вводная — вам надо сесть на площадку в Хасавюрте, задачу получите на месте. Это была первая встреча министра внутренних дел Куликова с Масхадовым.
— За событиями в Сирии следите? Каковы там особенности применения вертолетов?
— Я могу это только предполагать. Там горы, пустыня. В горах на предельно малых высотах над складками местности надо летать, а над равниной, наоборот, на больших высотах. Пустыня опасна тем, что это безориентирная местность: на 10−20 километров ни одного населенного пункта. Плюс война уничтожила, изменила очертания многих из них. То есть мало ориентиров, чтобы определить свое местонахождение. А подняться на большую высоту и осмотреться на вертолете невозможно. На GPS надеяться нельзя. В общем, как у нас говорят, можно легко блудануть. Ориентировка для летчика очень важна. Это основа вертолетовождения. Был случай с моим хорошим товарищем на Дальнем Востоке. Он с двумя инспекторами на вертолете летел с одной точки на другую. А поскольку все — генералы, то штурмана они отправили в грузовую кабину: «Не нужен ты нам, и так все знаем». Но у них изначально курсовая система барахлила. И они потихоньку отклонились от маршрута, но населенные пункты внизу вроде как узнавали. До тех пор, пока не увидели внизу фанзы и китайские вывески на домах. Схватились за голову, взяли обратный курс. И как бы вы думали, восстановили ориентировку? По инверсионному следу самолета, который летел по трассе Владивосток — Хабаровск. А в Германии был другой анекдотический случай. Заблудились два летчика на Ми-2. Но поскольку на шоссейных дорогах везде стояли указатели населенных пунктов, решили снизиться и название прочитать. Смотрят, написано «Умляйтунг». Ищут в картах и никак не могут такой город найти. Потому что «умляйтунг» по-немецки означает «объезд»…
Но в Сирии на опасность заблудиться еще накладывается общая неизвестность. Даже в Чечне мы хотя бы примерно знали, где противника нет. А в Сирии вообще непонятно, где свои, где чужие. В любой момент в тебя кто-то выстрелить может. Даже с территории сирийских войск. Есть ведь еще такое явление, как инстинкт охотника. Это самое непредсказуемое — когда кто-то стреляет в тебя из автомата только потому, что у него есть автомат.
— На Западе утверждали, что боевики под Пальмирой на летном поле сожгли три вертолета артиллерийским ударом. Демонстрировали фото со спутника. Наши опровергли. А вы что скажете?
— Надо быть в теме, в команде, чтобы делать какие-то выводы. Я видел эти снимки. Но трудно судить, что это за вертолеты. Помимо российских, там есть еще и сирийские. Ведь Сирия — основной импортер нашей авиационной техники. Это могли быть как наши, так и их вертолеты. Да и российские летчики вполне могут на сирийских машинах летать.
— Вертолетная техника сегодня сильно изменилась по сравнению с временами Афганской и чеченских войн?
— Да, техника постоянно совершенствуется. Самое главное сейчас — другие прицельно-навигационные комплексы. Одно дело — коллиматорные прицелы на первых Ми-24. Примерно такие же использовались еще во время Великой Отечественной войны — надо цель в перекрестье поймать и на заданной дальности, определенной на глаз, открыть огонь. И совсем другое дело — сегодняшнее теле- и тепловизионное наведение. Оно позволяет вести прицельный огонь даже ночью. С такими прицелами неуправляемые ракеты по сути становятся управляемыми. Двигатели сейчас стали более мощные. Да и пилоты другие. Период освоения вертолета теперь происходит гораздо быстрее. Я сложным пилотажем только через 7 лет после училища овладел. Хотя тогда и подготовка была хорошая, и мы много летали. А сейчас летчики осваивают пилотаж уже через 2−3 года. Да и война сама по себе очень хорошая школа. Не напрасно там идет год за три.
2 июля 2016 года скончался бывший Командующий армейской авиацией Виталий Павлов. О его смерти не сообщило ни одно СМИ. Хотя он прошел множество горячих точек, включая Афганистан и Чечню. Герой Советского Союза. Командовал армейской авиацией с 1989 по 2002 год. Испытывал «Черную акулу» (Ка-50) и «Ночной дракон» (Ми-28Н). Настоящий человек-легенда. Но после того, как в августе 2002 года в Грозном сбили из ПЗРК Ми-26 и погибло более 120 человек, Павлова сняли с должности. Сделал это, толком не разобравшись в ситуации, министр обороны Сергей Иванов (тот самый «великий полководец», который потом возглавлял администрацию Путина — Ред.). Павлов умер в безвестности. Оно и понятно. Он ведь не Жанна Фриске, не какой-нибудь футболист или сериальный актер… Чего о нем сообщать? Человек всего лишь всю свою жизнь Родину защищал.
